Иван Юлаев. Встретимся летом. По утрам на реке Кинделе едва заметен неспешный ток воды. Медлительная смена темных и светлых полутонов: светлая мель, темный омут, шелест слабого ветра в серебряной листве осокорей, крик желтой иволги, ложащийся на первый розовый луч бьющего из-под фиолетового облака раннего солнца, игра ракиты с поднимающимися струями родников, оцепенение росных трав по берегам, полусон, потяжка просыпающихся сил природы, - да вдруг промелькнет быстрый, молчаливый, голубовато-розовый крылатый огонек вдоль реки, - зимородок, держа в клюве маленькую платиновую рыбку, проскочил к своей норке в обрыве затухающего, забросанного древними деревами ручья, начал охоту.
Зимородок всегда казался мне сказочной, ненашенской птицей, ибо известно, какова наша природа - степи, зной, кружащий над летним селом коршун. Да и само название непонятно: ярчайшая, тропической раскраски птица - зимой, что ли, родилась? А. Брэм упоминает о зимородке: “По имени одной из наиболее красивых птиц нашего полушария дано совершенно неподходящее название одному многочисленному семейству - зимородковых, так как большинство относящихся сюда птиц водится в тропических странах и никогда не видело зимы”.
Песчано-пыльный склон от жилых улиц к реке Кинделе в июльскую жару раскален так, что босой ногой ступить нельзя, а коли ступил, так беги до самой реки. У реки же заросли репейника и высокой, с бальзамическим запахом, цветущей конопли. Ниже, у самой воды, переплетенные хмелем заросли тальника, высокие осокори и ольхи. Иной раз попадаешь в густой подлесок клена, крушины, дикой смородины и осины. Вода в речке чиста и прохладна. С берега видно, как десятки рыб, шевеля красными плавниками, медленно плавают у поверхности. В жару рыба ленива, даже брошенных в воду жирных кузнечиков берет неохотно. Но утром она более подвижна и, поплавав возле добычи, поиграв с ней, как кошка с мышью, ударит хвостом по воде да и проглотит дармовую подачку.
Воды Киндели все еще глубоки, только местами встречаются отмели и броды, в основном же река производит впечатление живого, здорового и добродетельного организма, совершающего свою работу хоть и неспешно, но основательно. Дай Бог ей здоровья, этой реке, а всем ее обитателям - жизнестойкости и плодовитости. В вершинах осокорей порхали, перелетывали и орали кошками скрытные иволги, зяблик распевал и охотился на бабочек на нижних этажах леса. Поодаль сокол-чеглок кормил свое поздно вылупившееся крикливое потомство; выводок молодых, еще не набравших цвета в свое оливковое оперение синиц с требовательными голосками следовал за своими родителями по тонким веткам стоящих у воды ив. На отмели дежурили, купались сторожкие вороны, в синем небе “курюкали” золотистые щурки, я же был одержим мечтой о зимородке. А с чего вдруг появилась эта мечта, сам не знаю. Спрашивал у местных старожилов о птичке-рыболове. Никто не видел. Один только сказал: “В Чимкенте жил, видел, а здесь нет”. Но я седьмым чувством и чувствовал, и знал: зимородки есть на Кинделе.
Прошлой ранней осенью я открыл для себя впадающий в реку ручей. Его неширокое и неглубокое устье, с выносом в русло реки желтого песка, было забросано старыми, выбеленными временем стволами больших деревьев. Очевидно, уже давно они упали с крутого берега, сломленные то ли бурей, то ли подгрызенные бобрами, следы зубов которых повсюду попадались на торчащих вдоль реки пеньках. Ручей был крут в берегах, из его глинистых обрывов веревками свисали древесные корни, верх был покрыт травянистым прочным дерном и кустарником, а внизу, по твердому песчаному дну, журчала неумолчно чистая вода. Ручей был живописен, тенист и даже таинственен: в нем плавали небольшие рыбки и мне почему-то казалось, что это и есть ручей зимородка. Но тогда уже близилась осень, в гладкую, вобравшую в себя стылость воду медленно падали желтые листья, и птиц не было слышно.
В лето 1998 года в Ташлинском районе дождей почти не перепадало, хлеба и травы в степи были сожжены зноем. Находиться в нагретом лесу или в поле было тяжело, лишь у воды можно было найти прохладу. Я шел вдоль реки и иногда фотографировал плавающих в воде рыб, распрыгивающихся и разлетывающихся во все стороны кузнечиков, иногда я заходил по колени в воду и снимал стрекоз. День был хорош, но мне было грустно оттого, что я не могу найти гнездовье зимородка. А у фотоохотника так: как захочешь сделать снимок редкой птицы, так, если не сделаешь, снятые прежде кажутся простыми и легкодостижимыми, хотя и от неудавшегося снимка сороки можно расстроиться, ведь фотография сильна мгновениями, раз - и неповторимое исчезло безвозвратно. Птице и животному не скажешь: “Подними голову чуть выше” или: “Пересядь на другую ветку и повернись вполоборота”. А уж если снимешь желаемый объект, так на очереди другой, еще более желанный - и так дальше, до бесконечности.
Я прошел далеко вверх по течению реки. Кинделя становилась все мрачнее, все лесистее; поразмышляв, я повернул назад к тому, забросанному корягами ручью. За поворотом реки в воде лежало рухнувшее дерево, нижние его сучья купались в воде. Я взглянул на верхушку дерева и замер: на низкой тонкой ветке сидела сине-зеленая небольшая клювастая птица - зимородок!
У имиджмейкеров есть одно из определений синего цвета - цвет крыла зимородка. Зимородок как раз в это время расправил левое крыло и пустил под ним вытянутую ногу. Удивительно, но абсолютно все птицы это делают. Я никогда не видел зевоту птиц, но потягивание у них встречается весьма часто. Зимородок расправил крыло, повозился в нем своим длинным клювом и в тот же миг пристально и вопросительно взглянул на меня. Этот взгляд спросил меня: “А вы, уважаемый, из чьих будете?”
Я упал в траву, быстро сменил обычный объектив на телевик, медленно поднялся на колени. Зимородок причесывал клювом свое оперение, он засовывал свой нос то в коричнево-розовую, всю в крапинках грудь, то совал его в изумрудного цвета бока, то принимался лапкой резво корябать свою смышленую мордочку, хотя, кажется, у птиц и нет мордочки, - я нажал на кнопку, затвор щелкнул, и у меня кончилась пленка. И такое бывает. Я опять скрылся в траве, вставил новую пленку, подкрался поближе к берегу, потому что до птицы было все же далековато - метров двенадцать, потихоньку поднял голову, но зимородка уже не было. Я затаился за толстым стволом ольхи и приготовился ждать, мне казалось, что виденный мной зимородок не напрасно отдыхал у впадения ручья в реку; очевидно, в обрывистом берегу ручья у него гнездо.
Долго я просидел, прячась за деревом. Может быть, у зимородков был перерыв на обед, они не носили корм птенцам, а кормились сами. Это необходимо птицам - кормиться и отдыхать от неустанных трудов. После часа ожиданий над рекой послышался тонкий свиристящий писк: “си-си-си”, и зимородок, держа маленькую рыбку вдоль клюва, низко скользя над водами реки, повернул в ручей. Мне пришлось раздеться, положить обувь и одежду в сумку и, держа все это над головой, переправиться на противоположный берег. Река в этом месте была глубока, и, работая одной рукой, мне пришлось несколько раз хлебнуть ее прохладной водицы. Не выдавая себя, я выследил нору зимородков, затем вышел на видное место, поближе к гнезду, замаскировался пучком надерганной травы, навел резкость на гнездо и стал ждать. Гнездовая норка располагалась довольно высоко в обрывистом берегу ручья, среди плетьми свисающих древесных корней. Мне показалось, что в овраге маловато света, у моего объектива была постоянная диафрагма “8”, и открыть его больше было нельзя. Я установил выдержку “60” и решил, что этого достаточно, в аппарате была пленка чувствительностью 200 единиц; конечно, в этом случае подошла бы пленка с большей чувствительностью, но таковой не оказалось.
Зимородки быстро обнаружили меня и, не подлетая к норке и не выпуская добычу из клюва, устроили переполох. Тот, кто заметил меня первым, сидя на лежащей вдоль ручья жерди, кричал только что прилетевшему: “Видел, вон там, сидит у дерева, травой прикрылся? Видел ты?” Только что прилетевший не мог взять в толк, о чем речь, и, вертя головой, спрашивал товарища: “Кого? Где?” Но и он заметил меня и подскочил на месте от неожиданности, начал трещать на своем языке, и, сорвавшись, птицы улетели в даль ручья.
Зимородки, надо сказать, довольно малы ростом: посади рядом воробья, и воробей окажется больше зимородка. Но по своей блестящей, фантастически раскрашенной наружности и по своему достаточно длинному и массивному клюву зимородок не кажется очень уж маленькой птицей. Парочки долго не было. Солнце перевалило зенит, овраг погрузился в сумрак, снимать было нельзя, я опять разделся, опять переплыл речку и ушел домой. На другое утро, купаясь в реке, погружаясь в нее с головой, я просил у реки: “Сударыня речка, скажи зимородкам, чтобы они меня не боялись. Я их только сфотографирую и уйду, мешать не буду. Передай им, пожалуйста, мою просьбу”. Так я разговаривал с речкой под водой, и если бы кто слышал меня в ту минуту, то сильно бы удивился. Когда я пришел к ручью, то увидел двух рыбаков. Отец с сыном удили рыбу в ручье, я решил, что фотоохота моя испорчена, но не торопился уходить, а приготовился посмотреть, как поведут себя в этом случае зимородки. Вскоре я увидел летящего с добычей зимородка. Не долетая до устья ручья, птица круто поднялась над берегом реки, проскользнула средь веток деревьев и, оставшись незамеченной, спустилась в русло ручья за спинами рыбаков. Я подивился сообразительности зимородка. Рыбаки вскоре ушли с уловом. Я опять переправился на другой берег реки, не маскируясь, сел напротив гнезда. Я знал, что река уже передала зимородкам мою просьбу. Зимородки несколько раз принимались обсуждать между собой мое появление у гнезда, но вскоре успокоились и принялись носить рыбок птенцам одну за другой. Я сделал несколько хороших, как мне показалось, снимков и ушел от гнезда.
К сожалению, когда пленка была проявлена, я увидел, что негативы, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Я поругал себя и свой старый аппарат, поклялся бросить фотоохоту, но успокоился и приготовился к новым съемкам.
А. Брэм пишет о зимородках: “В древности верили, что зимородок, уже будучи мертвым, защищает от молнии, одаряет красотой всякого, носящего его шкурку, вносит в дом мир, безветрие на море и улучшает рыболовство, почему считался добрым вестником у рыбаков”. В энциклопедическом словаре находим: “Алконост - искажение др. рус. речения “алкион есть (птица)”, от греческого alkyon - зимородок. Сказочная птица с человеческим лицом, изображавшаяся на старинных лубочных русских картинах”.
Оглавление | Встретимся летом | С любовью к родной природе | Фотокаталог | Ожидание весны | Вяхирь | Пустельга обыкновенная | Сорока | Сова | Соловей | Скворец | Поездка из Киндели на реку Урал | Горлица | Золотистая щурка | Ручей зимородка | Колок | Желтая трясогузка | Талы | Серая куропатка | Черный коршун | “И так раздумаешься вдруг…”